В.И. Мироненко
Ведущий научный сотрудник Учреждения Российской академии наук Институт Европы РАН,
руководитель Центра украинских исследований, главный редактор журнала «Современная Европа»;
в 1986—1990 гг. – первый секретарь ЦК ВЛКСМ, кандидат исторических наук
Перемены в ВЛКСМ в годы «перестройки» — тема малоисследованная. Тех, кого она интересует, я, увы, могу отослать только к своему собственному исследованию (1) . Между тем, на мой взгляд, в историческом и международном политическом контекстах эта тема представляет большой интерес, поскольку речь идет об уникальной в своем роде, самой массовой молодежной организации в истории. По численности — более сорока миллионов человек на начало «перестройки» — она уступала только комсомолу Китая. Но и он никогда не достигал такого числа членов пропорционально — по отношению к общему числу молодых людей соответствующего возраста. Но прежде чем перейти к этой теме, видимо, имеет смысл высказать несколько общих суждений о «перестройке» вообще и ее изучении в частности как непосредственному участнику тех событий.
Трудно найти в новейшей истории тему, на которую было бы наговорено так много и сказано так мало, как «перестройка». В России и новых независимых государствах, кроме, пожалуй, Михаила Горбачева и, увы, уже ушедшего от нас Александра Яковлева и, конечно, созданных ими фондов («Горбачев — Фонд» и Фонд «Демократия») мало кто обращается к систематическому исследованию этой темы. По причинам, понимание которых, само по себе, может пролить много света на постсоветскую эволюцию этих государств, изучение «перестройки» — не самая поощряемая в них тема научных исследований. Среди зарубежных исследователей я бы выделил Стивена Коэна. Он предпринял одну из немногих добросовестных, на мой взгляд, попыток докопаться до истинных мотивов и результатов «перестройки» (2) , погребенных под толстым слоем политической конъюнктуры и, простите, интеллектуального мусора.
Главный вывод, который делает С. Коен на основании анализа основных параметров СССР-1985 и СССР-1991, состоит в том, что это — две разные страны. Одна находилась в конце своего пути, а вторая — в начале. Реформы шли, страна менялась, говорить же о результатах очень сложно, поскольку они не были завершены. Не может не удивлять продолжающаяся дискуссия о том, был ли план «перестройки» у ее инициаторов. Известно, что любой архитектор отличается от самой хорошей пчелы тем, что у первого в отличие от второй всегда в голове есть план. Кроме того, почему бы не спросить об этом самого «архитектора» — М. Горбачева. Впрочем, он неоднократно высказывался по этому поводу.
Конечно, его представления о целях «перестройки», в которые к тому же существенные коррективы вносило время и ход реформ, кому-то могут сегодня казаться слишком общими, недостаточно радикальными или даже ошибочными. Но, во-первых, следует придерживаться принципа историзма, а во-вторых, даже с нашей сегодняшней точки зрения судить о реформаторах нужно по тому, что нового они внесли по сравнению с предшествовавшим им временем, а не по нашим сегодняшним представлениям о том, что им следовало думать и делать. Можно ли было сохранить Союз в том или ином виде, провести реформы с удержанием позитивного содержания, которое, несомненно, было? На мой взгляд, да, можно было.
О том, что историческая альтернатива на рубеже 80-х и 90-х была, говорят многие, в том числе и люди, которых трудно заподозрить в симпатиях к СССР, М. Горбачеву и «перестройке». Так, например, за несколько дней до всеукраинского референдума 1 декабря 1991 года, Збигнев Бжезинский писал: «Настало время для переориентации политики США. Маастрихт и Киев бросают нам вызов в определении достойных подобающих целей американской политики (подчеркнуто мной – В.М.) в Европе. Следует прямо заявить в этой связи: федеративное Европейское сообщество и Лига суверенных государств — вместо бывшего Советского Союза» (3) . Впоследствии, правда, Бжезинский несколько скорректировал свои подходы в духе политкорректности по отношению к «победителям» в «холодной войне», и к тем в России и других новых независимых государствах Восточной Европы и Центральной Азии, кто выбрал другую альтернативу.
Что ж, историю, как известно, пишут победители. Понимание того, чем была перестройка, а также того, что она пока не окончена, что на огромных пространствах от Прибалтики до Тихого океана продолжаются процессы, берущие свое начало в «перестройке» и от которых ни в какой гавани и не под каким щитом не укрыться, присутствует и в России, и в самых благополучных бывших союзных республиках СССР.
Мне жаль возможностей, которых мы все лишились с распадом СССР. И дело даже не в том, что был денонсирован союзный договор 1922 года. Вечных договоров не бывает. А в том, что во всех новых независимых государствах, за исключением Латвии, Литвы, Эстонии и, возможно в какой-то мере, Беларуси и Украины, где «перестройка» продолжается, произошла подмена действительно демократических реформ («реформы для всех») их весьма убогой и примитивной имитацией («реформы для немногих»). Ощущая и свою ответственность за это, скажу лишь, что наше внимание в последний год существования СССР было так сильно приковано к «монтаньярам» с дрожащими руками, что мы проглядели «термидорианцев». Глубоким заблуждением, если не сознательным обманом, политической технологией является широко распространенная, в том числе и в научных кругах, точка зрения, что Б. Ельцин углубил демократические реформы, сделал то, на что не решался М. Горбачев.
Могу свидетельствовать, что он, как и его соратники, с которыми мне неоднократно пришлось обсуждать эти вопросы, — А. Яковлев, А. Вольский, Н. Бикенин, В. Медведев, Г. Шахназаров, В. Загладин и другие — никогда не соглашались с теми средствами, которыми Б. Ельцин и его команда пытались достичь целей, начертанных на знаменах «перестройки» и поддержанных обществом. И, тем более, никогда не признавали объективно достигнутых таким способом экономических и общественно-политических результатов, соответствующими тем целям. Результат этот, увы, ближе всего к мрачному пророчеству Л. Троцкого, сделанному им незадолго до его гибели, о том, что партийно-государственная номенклатура будет до последнего держаться за Сталина, а затем захочет сделать свое доминирующее положение в обществе независящим от его преемника и от самой партии посредством присвоения средств производства, т.е. посредством адресной приватизации.
Мы уже никогда не узнаем, чем могла завершится «перестройка», если бы она была продолжена. Но даже само утверждение о том, что разрушение СССР, путь, по которому пошли Россия и другие новые независимые государства после Беловежских соглашений, был безальтернативным, само по себе лучшее свидетельство того, что это было отрицанием сущности «перестройки» при сохранении некоторых ее целей, расставленных, впрочем, совершенно в ином порядке, с совершенно другими политическими приоритетами. Неприемлемым является и то, что люди, которые сделали тогда свой выбор, предпочитают говорить только о его позитивных результатах, которые, конечно, есть. А все издержки, все те социальные и экономические патологии, которые тоже являются результатом этого выбора, относить на счет «перестройки» и М. Горбачева.
Таким образом, завершая с общим контекстом «перестройки» — внутренним и международным — я бы описал его как процесс Российской революции, а «перестройку» — как вначале интуитивной, а затем все более и более осознанной попытки выхода из иллюзорной парадигмы альтернативной модернизации через тотальную социальную мобилизацию, тоталитаризм, если угодно, и крайний, доведенный до абсурда этатизм. Эта концепция, сконструированная в России под влиянием Первой мировой войны, задумывалась как антитеза «догоняющего развития», а стала единственным в своем роде самореализовавшимся софизмом — Ахиллес так и не догнал черепаху.
Кризис мобилизационной общественной модели, выросшей из российской специфики и представлений о Российской революции как социальной, «перманентной», мировой и т.п., имел и молодежное измерение. Как известно, «перестройка» была далеко не первой попыткой выхода из исторического тупика. Отсчет свидетельств понимания ограниченных возможностей мобилизационной модели и ее очевидных социальных патологий можно начинать от НЭПа и внутрипартийных оппозиций в РКП(б) – ВКП(б) в 20-е и 30-е годы. Затем была война, а уже в начале 50-х годов дала о себе знать исчерпанность экстенсивных способов обеспечения экономического роста, внутренних возможностей мобилизационного развития. Эта проблема напоминала о себе в 60-е годы (А. Косыгин).
В 70-е открытие и освоение новых гигантских месторождений нефти и газа в Сибири и высокие цены на энергоносители позволили о ней на какое-то время забыть и расслабиться. Но уже в середине 80-х годов она напомнила о себе и обострилась в силу хорошо известных причин — внутренних и внешних. Все предыдущие попытки реформирования в СССР — а их было несколько — были остановлены. Молодежь не участвовала ни в одной из них. Это, согласитесь, странно. Именно молодежь чаще всего выступает главной движущей силой революции и модернизации. У советской молодежи для этого был более чем очевидный мотив — ко времени «перестройки» именно молодежь превратилась в главный мобилизационный ресурс.
До середины 50-х годов им было крестьянство. Но его истощенность заставила искать новый, и начавшееся в 1954 году освоение целинных и залежных земель подсказало где он мог быть найден. Примерно с этого времени им становится молодежь, и, этого невозможно отрицать, комсомол стал главным механизмом ее мобилизации, «приводным ремнем партии». Дальше — больше: «с начала «крутого поворота к участию в хозяйственном строительстве», объявленного XIII съездом ВЛКСМ в 1958 году, комсомол прошел путь от шефства над отдельными стройками к шефству над развитием отдельных отраслей народного хозяйства» (4) . Затем — над целыми регионами: Восточная и Западная Сибирь, Нечерноземье и т.п.
Нерациональное, затратное использование главного возобновляемого ресурса – молодежи, о чем было заявлено уже на ХХ съезде ВЛКСМ в 1987 г., было свидетельством социальной патологии т.н. «реального социализма». Сумев вырастить здоровое, образованное, готовое к социальному служению поколение молодых людей, система не нашла ему лучшего применения, чем бросить его в остывающий котел экстенсивной экономики. Что было еще хуже, создалась ситуация мнимого политического цугцванга: с одной стороны, «благодаря» отзывчивости молодежи и мобилизационным способностям комсомола отодвигалось на неопределенный срок реформирование системы управления хозяйством и обществом, а с другой стороны, уменьшались шансы на успех такого реформирования в будущем.
Чуть ли не единственным предназначением уникальной по возможностям молодежной организации, становилось сохранение тех общественно-политических условий, в которых эти возможности не могли быть использованы. Системе, боровшейся за свое выживание, нужны были бездумные исполнители, а не активные участники реальных демократических преобразований. Молодежь и комсомол от этой малопривлекательной для них роли отказались. С этого момента комсомол был предоставлен сам себе. Но комсомол оставался слишком значимым институтом, чтобы реформы в нем можно было провести независимо от реформирования всего общества, частью которого он являлся. Молодежное измерение «перестройки» не сводится к комсомолу, но лучше всего просматривается в его эволюции — событиях, которые почти полностью укладываются в короткий временной промежуток — между ХХ (апрель 1987 г.) и XXI (апрель 1990 г.) съездами ВЛКСМ.
Как и в «большой перестройке» в «перестройке малой» внутри комсомола понимание эволюционных императивов пришло не сразу. Оно формировалось через преодоление стереотипов, методом проб и ошибок. В 1987 г. на ХХ съезде ВЛКСМ нам казалось, что мы делаем открытия, говорим невероятные вещи, предлагаем революционные решения. Кстати, это было последнее событие в жизни комсомола, которое привлекло общественное внимание, последний случай, когда партийное и государственное руководство СССР и союзных республик снизошло до молодежных проблем. Но и в тех условиях ЦК ВЛКСМ смог провести ряд серьезных государственных решений: создание системы НТТМ, молодежных центров, разработка основ молодежной политики, создание Государственного комитета по делам молодежи, принятие Закона о молодежи (5) и др.
Но в целом представление о ВЛКСМ осталось старым, привычным, и, может быть, именно в этом был самый большой просчет плана реформирования комсомола. План же этот, в самых общих чертах, заключался в том, чтобы перейти от мобилизационной модели — «приводного ремня партии» к модели корректирующей, нивелирующей, насколько это возможно, естественные различия в стартовых возможностях, которые, как мы предполагали уже тогда, с переходом к рыночной экономике многократно возрастут. В помянутом мной исследовании я попытался доказать и показать на конкретных фактах истории комсомола в 1985 – 1990 годах, что реформа молодежного движения предшествовала реформам в обществе и опережала их на несколько лет.
То, что заметил С. Коен относительно всего Советского Союза, произошло и в ВЛКСМ. Ко времени проведения XXI съезда ВЛКСМ в апреле 1990 года, комсомол был подготовлен к тому, чтобы радикально изменить себя и свою роль в обществе, направить все свои колоссальные материальные и финансовые ресурсы на создание максимально благоприятных и относительно равных возможностей для самореализации каждого молодого человека. К своему удивлению, именно в этот момент мы поняли, что в этом своем новом облике и новой сущности комсомол не нужен был и даже мешал обеим боровшимся тогда силам. Назовем их условно номенклатурой первого союзного уровня и номенклатурой второго республиканского уровня.
Те же немногие люди из внепартийной демократической оппозиции, кто понимал суть происходящего и искренне стремился к реформам в интересах большинства, нам не поверили, не заметили происходивших в комсомоле перемен, не рассмотрели в нем союзника. Это была наша ошибка и их, потому что «цена вопроса» была очень велика — 35 миллионов молодых людей, полных сил и заинтересованных в либерализации хозяйственной и общественно-политической жизни.
- Мироненко В.И. Комсомол в период перестройки советского общества: в поиске новой модели союза и новой молодежной политики (1985 – 1990 гг.). Диссертация на соискание ученой степени кандидата исторических наук. М., 2001.
- Коэн С. Можно ли было реформировать советскую систему? М., 2005; Коэн С. Вопрос вопросов: Почему не стало Советского Союза? М. -СПб, 2007.
- «Правда Украины», 30 ноября 1991 г.
- Жиляев В.И. «Трудовое воспитание молодежи: извлекать уроки из исторического опыта». Тезисы Всероссийской научной конференции «Молодежь и становление новой России». М., 1997. С.81.
- См. напр.: Месяц Г.А. Роль молодежи в науке // Молодежь и общество на рубеже веков. М., 1999. С116.
Источник: www.soviethistory.ru/sovhist/yevolyuciya-vlksm.html